editor Южный Ист-Сайд как только не называли: и тифозный барак, и обитель самоубийц, и прибежище уродов, а то и просто “еврее-град”. Это было гетто Нового Света, уродливая гроздь прижавшихся друг к другу жилых домов и фабрик между Бауэри и Ист-Ривер, шумный Вавилон, населенный евреями из России, Польши и Германии.
С 1880 по 1920 г. в Соединенные Штаты въехало более 2 млн. евреев из Восточной Европы, 500 тыс. из них осели в Нью-Йорке, главным образом в Южном Ист-Сайде. Санитарные условия оставляли желать лучшего, холера и желтая лихорадка были повседневными спутниками жизни здешних обитателей, а детский труд и бесчеловечная эксплуатация считались в порядке вещей.
Люди, казалось, стремились захватить каждый сантиметр свободного пространства. Семьи из шести-семи человек нередко занимали одну комнатенку да еще брали постояльца, чтобы заработать лишний доллар. Жили в коридорах, подвалах, на лестничных клетках — всюду, куда можно было втиснуть тюфяк и сундук с пожитками. И при этом платили грабительскую арендную плату.
Зачастую спальня одновременно служила рабочим цехом. Семья спала, готовила еду и работала в одной комнате, и заняты были все члены семьи от мала до велика. “Игольное дело» стало основой местной экономики, так что полы в жилых помещениях нередко были устланы раскроенными платьями и рубашками. Оплата производилась поштучно. В итоге рабочий день был долгим, трудовой ритм утомительным.
[stextbox id=»custom» defcaption=»true»]Те, кто трудился в фабричных цехах, жили не легче. Условия труда были ужасающими, к тому же рабочие-швейники оплачивали из своего кармана иголки, нитки, ножницы и аренду рабочих мест, их штрафовали за брак, а штрафы за испорченную ткань выставлялись вдвое-втрое выше ее реальной стоимости. Рабочий день на фабриках продолжался 10-14 часов. На мизерную заработную плату — 8-10 долл. в неделю — существовала семья из 5-6 человек. Те, кто получал 14-15 долл., считались преуспевающими. Люди жили впроголодь и считали каждый цент.[/stextbox]
По воспоминаниям писателя Майкла Голда, “в Ист- Сайде люди покупали зелени — пучочек, сахара — на 3 цента, масла — на пятачок, все покупки оценивались в центах». Непредвиденные расходы не допускались.
Даже сострадание к друзьям и близким приходилось выказывать ценой собственного благополучия. ‘В мире, основанном на конкуренции, — писал тот же Голд, — доброта — это форма самоубийства”.
Рынок на Хестер-стрит был центром этого района, и многие евреи, которые не занимались “игольным делом», торговали на улице мясом, рыбой и дешевой мануфактурой. Как писал общественный активист Джекоб Рис, этот райончик прозвали свиным рынком, “наверное, в насмешку, потому что свинина-то как раз там не продавалась”.
Восточноевропейские евреи высоко ценили образование и уважали политические организации, и у членов этой общины, имевших тесные связи с левыми союзами, был стойкий интерес к профсоюзному движению. Первые профсоюзы возникли под “крышей” еврейского союза “Юнайтед хебру трейдз”. Иммигранты провели несколько крупных забастовок, однако они неизменно встречали отпор со стороны штрейкбрехеров, нанятых хозяевами для запугивания строптивых работников. Социалистические и сионистские газеты, такие, как “Джуиш дейли форвард”, “Фрайхайт” и “Мать-земля» Эммы Голдман, выступали за права иммигрантов. Невзирая на попытки Таммани-холла скупить голоса в поддержку демократической партии, социалисты с Ист-Сайда добились, чтобы их кандидаты прошли в конгресс.
Тем временем общественные организации, например “Альянс образования”, устраивали публичные лекции и создавали народные библиотеки. На Второй авеню открылся еврейский театр, а религиозная жизнь на американской чужбине продолжалась, как и в европейских местечках.
Постепенно обитатели Южного Ист-Сайда выстрадали место под солнцем — упорным трудом, бережливостью и упрямым продвижением вверх по социальной лестнице.
Отличавшиеся свободными нравами 20-е годы отдали дань и вольнодумству. Низкая квартплата и старомодный колорит превратили Гринвич-Виллидж в обитель писателей, художников и политических радикалов, к глубокому сожалению ирландских и итальянских семейств, ранее занявших эти кварталы. Новые обитатели Джон Рид, Эмма Голдман, Луиза Брайан, Эдна Сент-Винсент Миллей пропагандировали новые идеи — от коммунизма до свободной любви. Юджин О’Нил вел яростные споры в забегаловке под названием “Адская дыра”, одновременно совершая драматургическую революцию в своем “Провинс- таун плейхаус».
Верховодил на этом празднике жизни бесспорный принц “века джаза” мэр Нью- Йорка Джеймс Уокер. Остряк, кутила и дамский угодник, этот бывший музыкант стал воплощением разгульного духа “шумных 20-х”. Он был игрок и модник, соривший деньгами и сквозь пальцы смотревший на нарушения «сухого закона”. Впрочем, администратор из Уокера вышел никудышный. Он выступал главным образом в роли свадебного генерала и отдал бразды правления городом на откуп махинаторам из Таммани-холла.
На севере Манхэттена “век джаза” полностью оправдывал свое название. На заре столетия негритянское население города, снявшись из района Западных 30-х улиц, перебралось в трущобы Гарлема. В 20-е го¬ды расцвет негритянской культуры, известный под названием “гарлемский ренессанс”, дал Америке писателей Ленгстона Хыоза и Зору Херстона, а джазовые гении Дюк Эллингтон и Каунт Бейси покоряли белых слушателей в “ Коттон-клаб”.
Но когда он назначил себе жалованье 10 тыс. долл., на него посыпался град упреков. Ответ критикам был выдержан в стиле Джимми Уокера: “А вы подумайте, во сколько бы это вылилось городской казне, работай я полный день!” Город, похоже, стремительно падал в пропасть, но большинство ньюйоркцев безумно веселились и самозабвенно тратили деньги. В 20-е годы возникла мода на приобретение акций. Курсы росли ежедневно сумасшедшими темпами, и казалось, это безумие не прекратится никогда. Никого не волновало, что пакеты приобретались в кредит. Никого не волновало, что Тамма- ни-холл выкачивал миллионы из городской казны. Пока деньги крутились, пока на Бродвее зажигались рекламные огни, а Джимми Уокер улыбался во весь рот, дела шли хорошо. По воспоминаниям репортера Уолтера Уинчелла, “в 20-е годы люди были одержимы идеей процветания и обогащения. И им требовался только политик, одержимый идеей переизбрания, человек, который с уважением относился бы к национальной мании обогащения, который видел бы во всеобщей алчности и страсти к быстрому обогащению законное выражение воли нации. Уокер знал, что нужно людям. И как мэр он дал им все”.
[stextbox id=»custom» defcaption=»true»]Но когда в “черный четверг” 24 октября 1929 г. Нью-Йоркская биржа рухнула, вместе с ней рухнула и благодушная империя Джимми Уокера. Великая депрессия больно ударила по Нью-Йорку. Валовой доход упал вдвое. Уровень безработицы достиг 25%. Тысячи людей лишились крова, жизни, чувства собственного достоинства. В Центральном парке возник городок бездомных ’’Гувервилл», очереди за хлебом стали привычной приметой городской жизни.[/stextbox]
Еше до выдвижения Уокера на второй срок корабль его администрации “дал течь”. В ходе расследования деятельности городских властей вскрылась коррупция, по масштабам сравнимая лишь со злоупотреблениями команды Твида. Уокера доставили в Олбани, столицу штата, где губернатор Франклин Делано Рузвельт лично занялся обвинениями в его адрес. Уокер понял, что от расплаты ему не уйти. В 1932 г. он подал в отставку и первым же кораблем уплыл в Европу.
Год спустя в ратушу — Сити-холл въехал новый мэр. Фиорелло Ла Гардия был низеньким плотным мужчиной с живым лицом, отличавшийся странной любовью к мятым костюмам. Он не обладал утонченной светскостью и обаянием Уокера, но имел острый ум и был исполнен решимости вернуть город в русло нормальной жизни. Он мог быть жестким и даже жестоким, но при этом ему была свойственна теплота и сердобольность доброго папаши. У Ла Гардии, разумеется, нашлись и критики, но для опустошенного Великой депрессией города он явился едва ли не спасителем.
Ла Гардия тут же подключился к реализации нового курса ФД. Рузвельта, запустив программу капитального строительства, призванную оживить городскую экономику. Его администрация принялась за дело: строились мосты и дороги, парки и жилые дома, в городской админислрации нашлась общественно полезная работа даже для писателей и художников. Одновременно завершались начатые еше в 20-е годы крупные стройки: Крайслер-билдинг и Эмпайр-стейт-билдинг, отель “Уолдорф-Астория”, Рокфеллеровский центр, ставшие внушительным воплощением проектов в монументальном стиле ар деко.
Когда в 1941 г. Соединенные Штаты вступили во вторую мировую войну, Нью-Йорк охватила военная лихорадка. Арестовали немецких шпионов, японские семьи депортировав на остров Эллис, ввели всеобщую светомаскировку — даже факел статуи Свободы был затушен. В подвале физической лаборатории Колумбийского университета Энрико Ферми и Лео Силард проводили эксперименты по расщеплению атомного ядра, закладывая основы для создания атомной бомбы.
